Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Сыра.

— Да пока что только сыра. Никого не было?

— Да так, ничего интересного. Фрай присел неподалеку от Распутина и спросил:

— Почему не съел марципаны? — потрогав пальцем один из них, но лизать палец, как это обычно делается в таких случаях — не стал.

— Мне нужен врач.

— Зачем?

— Чтобы. Необходимо взять кровь на инсулинонезависимый сахар, чтобы таким образом понять, может ли он справиться с ядом стрихнина, который возможно существует в этих марципанах, которые я очень хочу, но не могу — диабет.

— Когда придет этот сахар?

— Когда ви уже уехали с базара — его выбрасывают, или когда ви уже дома, или даже, когда сели уже обедать или ужинать, вернувшись с рынка, а он только тогда и появляется. Бывает даже, когда только легли спать. И даже может случайно прийти утром и узнаете:

— Он тут — выброшен, надо ехать.

— Как будто в древние времена.

— Вот именно.

— Я выпишу тебе, — сказал Фрай, — но только проктолога, и знаешь почему?

— Нет.

— Потому что, дурья твоя голова, — он постучал кстати по ней, но не костяшками, а так только: указательным пальцем, как будто показывал место на глобусе, место:

— Вечного свидания с тобой, — он вырабатывается у тебя автоматически при непосредственном видении марципанов и других его производных в виде эклеров и наполеонов. Ибо — подожди сейчас доскажу…

— Прошу вас, мистер, не надо, ибо я и сам все это знаю, но в последнее время — в свете полосы неудач — думаю, что надо проверить искусственно, с помощью врача.

— Отлично сказано, но и я тоже доскажу, а именно:

— Даже в штрафном изоляторе на Зоне, когда лисы не смогли доставить тебе шоколад ночью, ты понял: он, этот инсулинонезависымый сахар, вырабатывается все равно — хотя и не сразу, но если был секс, как говорится:

— Возьмите пожалуйста, ибо их есть у меня.

— Помнишь, как ты трахнул жену кума, которая работала учительницей географии здесь же на Зоне, и забрела в шизо, в надежде застукать мужа с любовницей хоть-какого-нибудь пола, а ты схватил ее, и, как говорится:

— Рассказал всё сам.

— Нет, буквально не помню, но сахар действительно попер, я думал это было просто совпадение.

— Не надо оправдываться, скажи только, кто там был.

— Ихгде?

— В колбасном холодильнике!

— Никого не было, мне просто показалось.

— Вот именно об этом я и спрашиваю:

— Кто там пытался инициироваться?

— Несмотря на ваши сиськи-миськи требования и угрозы, я не буду отвечать, пока сам не попробую.

— Да? Ну хорошо, пробуй, — и Фрай поднес к глазам Их бин Распутин розовую с бирюзовым, ажурную тарелку с марципанами.

— При чем здесь это?

— Тебе прекрасно известно, как я только что доказал:

— Если у тебя только что был секс, отравленные марципаны, будь они хоть самими наполеонами с эклерами в трубочку вместе взятые, он тебя не возьмет.

— Кто, инсулин?

— Почему инсулин? Яд. Как говорится:

— Если у вас есть секс — инсулин вам не нужен, по определению. Доказанному мной, как Лобачевским и Риманом — за вычетом Гаусса — вместе взятыми, что параллельные прямые:

— Всё равно пересекутся.

— Судя по вашей логике, я могу ничего не рассказывать.

— Ты так думаете? Ну, значит, я не зря пришел сюда, чтобы вправить тебе мозги:

— Или ты скажешь, кто был — пусть пока что мимолетом — в колбасном, или напишешь подробную объяснительную о своих связях с пиратом Эсти. Выбирай.

Глава 63

— Хорошо, — и Распи съел сразу два марципана.

— Это значит, ты ничего не скажешь?

— Ну ты же сам сказал: одно из двух. Сам сказал:

— Или выбирай секс, или марципаны.

— У меня с логикой все в порядке — не беспокойся. Ты решил умереть, но с возможностью еще раз увидеть это чудное мгновенье. Хрен с тобой. Фрай посидел немного, закинув ногу на ногу.

— Ладно, хрен с тобой, — еще раз повторил он, — посоветуй мне пока что жену, чтобы не лезла в мои дела.

— Таких не бывает.

— Если бы были, я бы тебя не спрашивал. — И Фрай добавил: — Я согласен, чтобы не у меня они были оба, а у неё.

— Ты уверен?

— Думаю, у меня нет выбора.

— Если и Инь и Ян будут вместе в одном — у другого останется только:

— Холодное, холодное сердце, — а точнее, вообще ничего, если не считать лучших друзей девушек — бриллиантов, у тебя есть бриллианты, на всякий случай спрашиваю, чтобы ты тут же не умер на месте, ибо сов-всем-м без души на Земле нельзя удержаться.

— У меня есть вот это, — и Фрай разжал ладонь.

— Бриллиант Сириус?! Откуда он у тебя, хотя, скорее всего, он не настоящий.

— Настоящий, он выпал из Левы Задова, когда я устроил ему маленькое харакири в его раздевалке.

Где Эсти? Однако скоро это выяснилось:

— Над этим рестораном Ритц — Титаником в воображении некоторых — пронесся с очень большой скоростью для тех, кто привык кататься только на тачанке, а в лучшем случае, на тарантасе на деревне у дедушки, или на телеге у бабушки, которая боясь мчатся на тарантасе, как она говорила:

— Очень укачивает, — и не работать, а только спасть хочется, как сказал Лермонтов:

— И никогда вообще не просыпаться, — ибо толку все равно:

— Так и не будет: не для людей эта Земля приготовлена, а только для их покойников, и слова ее с той же убежденностью не опроверг Данте, и ни одного хорошего слова не сказал о Земле, кроме разве что:

— Ти-жа-ло-о! — Как говорится:

— Ньютон, скорее всего обсчитался, так как выбрал не тот ракурс под яблоней. — Надо было садиться подальше, может быть, даже в беседку, тогда бы яблоко все равно упало, но уже:

— Не по голове, — и ему стало бы очевидно:

— Летать, как птицы — лучче, — хотя некоторые, такие как Гаусс пожалели бы о таком непроизвольном устройстве этого хауса, так как птиц математике не обучают, а с другой стороны, он все равно не принял к сведению рассказ Римана:

— Она не вертится, а стоит, как и прежде на трех китах, или на трех обезьянах, или на трех кенгуру, или даже:

— Новая теория, — на своих трех лапах, — кому как больше по душе — поэтому параллельные прямы увы, как ни крути, все равно пересекутся, а значит:

— Надо бежать. И вот Эспи и убежал, тем более его колебания разрушил своей логической антитезой Фрай:

— Любая мысль — антигосударственна.

— А я так мечтал, так мечтал! — возопил Эст, — применить свое умение читать, как Курчатов: с листа:

— Мигнул и готово — я всё знаю, и даже то, о чем некоторые не успели даже подумать, как Мандельштам.

— Так не бывает.

— Нет, бывает, хотя и очень редко. Но Фрай настоял на своем:

— Согласен, но только как комета Галлея, которая была, да, но только в настоящем времени ее никто не видел, потом поняли:

— Приходила. — И это касается не только ее, но и еще некоторых личностей, на букву Х и А. Смешно, честное слово, как будто нельзя видеть:

— Задним Умом, — хотя кажется, что, зря, ибо себе все равно уже поздно — не поможешь, а другие точно также:

— Все равно не поймут, так как — этеньшен:

— Не поверят. А все отлично знают, что можно не только заминировать город, как бог Помпею, а взорвать только на глазах обернувшейся жены Лота, как раз не понявшей, что:

— Такие вещи видеть, да, можно, но только:

— Не в Прямом Эфире. — Могла бы и потерпеть.

Эспи захватил на берегу три канонерки, и по запальчивости отрыл огонь по самолету Пархоменко, с которого и началось, как говорится:

— Это средней длины еще не законченное, тем не менее, предложение, ибо прочитал в одном месте, как это делали:

— Люди порядошные, — и тоже решил, как они:

— Не надо следить за логикой, ибо:

— Она и так есть в вашей природной голове. И люди все равно поймут то, что только можно напортачить, ибо считают себя, априори:

— Умней любого НеЗнаю, — как-то:

— Гаусса, Римана, Лобачевского и Секста Эмпирика вместе взятых. — Именно это понял Ван Гог, когда решил бросить говорить проповедями, а только просто по-простому:

— Симфониями, которые Гегель называл:

— Моментами Познания. — Однако:

— Первобытного Хомо, — и нельзя сказать точно был ли у него уже тогда его Сапиенс, переведенный, в пещерах Альтамира, как:

— Хвост Длинный. — Или даже его еще не было.

Пархоменко понял, что этот аспират института международный отношений, как некоторые его уже называли из-за того, что вызвал на конкурсной основе на соревнование Курчатова, но не как тут в одном фильме:

— Пятьсот и более знаков в минуту на пишущей машинке, а:

— По числу томов Карла Маркса, Каутского и Фридриха Энгельса сфотографированных за час невооруженным взглядом — если считать по системе Ван Гога, и: